Значительность роли, которую играл Катков в общественной жизни России пореформенного периода, никогда не вызывала сомнения как у современников, так и у историков, вне зависимости от их отношения к его общественно-политическим взглядам. Но, несмотря на единодушие в признании роли Каткова, его место в идейном спектре российского общества до сих пор не вполне определено. Н. А. Чиркова, обратившаяся в 1999 г. к исследованию социально-политических аспектов философии русского консерватизма на примере публицистики Каткова, вынуждена была констатировать, что Катков «как мыслитель» является «фигурой довольно сложной для научного исследования» ввиду того, что «его взгляды не образуют неизменной системы, а постоянно эволюционируют»[1]. Данная ситуация дала основания современному исследователю социально-политических взглядов Каткова А. Л. Брутян прийти в своей монографии к преувеличенному, на наш взгляд, выводу: «До сих пор ученые не могут понять, к какому направлению можно отнести Каткова»[2].

Эта неопределенность, в частности, привела к тому, что эмигрант первой волны французский биограф Анри Труайя, анализируя общественные настроения по поводу внешнеполитического курса России, представляет Каткова «предводителем славянофилов»[3]. Более того, американский профессор А. Л. Янов (эмигрировавший в США из СССР) в очерках по истории русского национализма 1825−1921 гг., опирающихся преимущественно на зарубежные оценки, оперирует понятиями «славянофильство», «патриотизм», «национализм», «национальное самосознание» как тождественными[4]. Данный подход нам представляется не только непродуктивным, но и приводящим к явным искажениям при определении политической принадлежности того или иного общественно-политического деятеля.

Анализ русского консерватизма второй половины XIX в. с философских позиций позволил отечественному исследователю М. М. Леонову также обратить внимание на проблему ошибочного объединения славянофилов и консерваторов в единое общественно-политическое направление. Причину этого он усматривает в специфике формирования отечественного консерватизма и либерализма, границы которых были достаточно размыты, а в самом консерватизме существовало столько оттенков, что при первом рассмотрении он кажется не единым направлением, а конгломератом идей отдельных личностей[5]. Но, несмотря на разногласия при определении политической принадлежности Каткова, он неизменно определяется в отечественной и зарубежной историографии как одна из ключевых фигур пореформенной общественно-политической жизни России.

Катков всегда находился в центре общественной жизни и всегда был одинок, зачастую расходясь во взглядах даже с близкими людьми. (Исключение составлял П. М. Леонтьев − его второе «я».) Катков поддерживал отношения с представителями различных политических направлений, то обрывая, то возобновляя их по своему усмотрению. «Он стоял одиноким, − вспоминал преподаватель греческого языка в лицее цесаревича Николая, ставший ближайшим сотрудником «Московских ведомостей» после смерти Каткова, В. А. Грингмут, − среди враждовавших партий»[6]. Учитывая, что политико-публицистическая деятельность Каткова стояла для него на первом месте, потеснив во многом даже личную жизнь, объяснять неустойчивость политических пристрастий и интересов только чертами характера, как это зачастую делали зарубежные историки, представляется неправомерным и малопродуктивным. Логичнее попытаться увидеть за трансформацией воззрений Каткова переплетение и наслоение противоречий пореформенной российской действительности.

Мы не ставили своей задачей определить взгляды Каткова в строгих рамках единственного политического направления, а попытались через призму историографии выделить и проследить основные проблемы в определении его общественно-политических позиций. Нам видится, что в историографии для этого накоплен достаточно продуктивный опыт.